Последняя надежда

Само слово «лето» для меня синоним отчаяния и тягучей безнадежности. Летом мать не работала и весь день сидела дома, смотрела  телевизор. У меня же были книги. Сейчас я понимаю, что именно они спасли меня от помешательства.  Я находила для себя уголок подальше от матери и проваливалась в книгу. Так проходили мои дни – на кухне, скорчившись на табуретке или на балконе, сидя на полу. 

У меня никогда не было своего пространства. Я постоянно, каждую минуту, чувствовала на себе злобу и ненависть матери. Ежесекундный контроль.  Побои могли начаться с того «что ты, тварь, здесь сидишь». Когда я пыталась робко спросить, а что же мне делать, мать приходила в бешенство и со словами «Ах ты еще и хамишь, скотина!» начинала экзекуцию.

Била с чувством, толком, расстановкой. Дико писать это, но она наслаждалась этим процессом.  Ни одного дня не было, чтобы я не была избита. При этом мне запрещали не то что плакать – а издавать какие-то звуки.  Помню как я вцеплялась зубами в край пледа, чтобы не кричать.  Иногда не удавалось сдержаться. Когда удар приходился на ребра – это было страшно больно. В таких случаях мать хладнокровно добавляла определенное количество ударов со словами «А это тебе за твои сопли».  Сам процесс был четкий… Перед каждой серией ударов мать величественно и холодно объявляла, за что она меня наказывает. «Это за тройку», «А это за твою кислую рожу». 

Как я сейчас понимаю, ей так нравился этот процесс изощренного издевательства над ребенком потому, что не было иного способа почувствовать свою важность. Мать работала в школе.  У нее определенные проблемы в выстраивании отношений с людьми. 

 Сама по себе я матери даром не сдалась. Вся ее жизнь – угождение. Вся ее жизнь посвящена тому «а что же подумают люди». Это даже странно. Она не умеет выстраивать нормальные равные отношения с людьми. Увидев ее где-то и пообщавшись с ней, никто никогда не подумает, что она может так садистски, с наслаждением избивать ребенка. Стратегия ее общения – подлаживаться под другого. Она боится людей, страшно боится. Боится малейшего осуждения. Поэтому понимает только две модели отношений – либо она гнобит ( я и ее ученики в школе), либо ее гнобят. Странно видеть такие изменения… Как будто два разных человека. Какая она уверенная в себе, когда избивает маленького ребенка! Прямо властительница вселенной, лол.  Такие ругательства льются изо рта… Я за 21 год никогда и ни от кого не слышала такого страшного мата. Никогда.

 Но стоит ей только выйти за порог своего дома – и куда девается вся уверенность! Она мигом съеживается и злобно-настороженно ловит на себе взгляды. Страшно, а как же. Со взрослыми людьми, которые могут и дать отпор – страшно.

 У матери проблемы в общении. Она абсолютно не умеет защищать себя и отстаивать свои интересы. Трусость… мелкость души. Побояться и полениться четко и спокойно дать отпор трамвайному хаму. Вместо этого, втянув голову в плечи и подобострастно улыбаясь, она всегда пытается задобрить, оправдаться, унизиться, чтобы только не идти на открытый конфликт. Но дома…. Оооо. Домой она приходит сжатая как пружина, накопив злобы за весь день и отыгрывается на ребенке. Кстати так делают  многие родители .

 Всю свою жизнь, с самого раннего детства, я чувствовала себя ответственной за ее настроение.  Я была должна развлекать, предугадывать каждое желание. Быть полезной, приятной. Это дико. Как будто не я была ее ребенком, а наоборот.


Мать не признает своей вины. При попытках напомнить ей о том, что она делала со мной, она устало-неприязненно отмахивается от меня, как от назойливой мухи. Мол, придумываешь, не было такого.  Или же  я не виновата . Это шокирует меня. Я чувствую себя опустошенной после каждой такой попытки поговорить. Не знаю, что я хочу от нее добиться… Извинения? Но что мне даст это ее «извини»? Я поломана. Вся душа поломана и изодрана. Это не поправишь одним словом.

Это «не было такого, ты придумываешь», сказанное уверенным тоном, очень долго шокировало меня… Я постоянно чувствую на себе груз вины. 24 часа в сутки, что бы  я ни делала. Все не так. Я пинаю себя за свою депрессию, за это тяжелое чувство давления. Я обвиняю себя в том, что не могу жить так красиво и легко, как другие. Стыдно за себя. Я похожа на израненного человека. Куда ни приду, везде «напачкаю» своей кровью. Стыдно перед людьми за свои раны.  А тут мне еще говорят, что якобы тех страшных многолетних издевательств не было, я их придумала для того, чтобы опорочить мать, что я пытаюсь выдумать что-то, чтобы оправдать свою «распущенность и душевную пустоту».

Мне больно. Я постоянно кручу в голове вопросы… Значит, то, что со мной происходило – это нормально? Так и должно быть? Значит, я это заслужила? Значит, я настолько плоха?

Я побывала за границей нормального, видела кошмар, который большинство людей не могут себе и представить. Не знаю, что делать с этим знанием.  Не могу вернуться в нормальную жизнь.

Всякий раз, когда я пыталась поделиться своей болью, я встречалась с реакцией «не придумывай, такого не бывает» - неприязненно и злобно. К этому добавлялось «нечего придумывать какие-то ужасы чтобы оправдать свою распущенность и душевную пустоту. Надо просто взять себя в руки и выйти из депрессии». Каждый раз я опускала глаза и соглашалась.

 В последний раз, когда я говорила с матерью, она признала, что «может быть, совершила какие-то ошибки в воспитании», но мне не стало легче от этого. Не знаю, что я жду от нее. Даже если она извинится – это просто отмазка, чтобы заставить меня замолчать. Легче мне от этого не станет. Я знаю, чего я подсознательно жду… Того, что вдруг прозреет… Схватится за голову, скажет «о Господи, ну и зверье же я. Как я смела так издеваться над ребенком». Но нет, не бывать такому. Никогда… Я все еще наивно верю в хорошее в людях. Что люди могут меняться. Нет. Не могут. Когда мать признает наконец, что воспитывала меня чересчур строго, я понимаю по ее голосу, что она думает «Ну хорошо, я признаю. Только отвали. А то достала меня тут своими обвинениями. Что бы ни случилось –я безусловно права во всем. Я бы и сейчас тебя избила ногами с большим удовольствием. Да вот незадача –ты, тварь, стала слишком крупная. Ребенка-то удобнее было колотить, и о помощи ему было некого попросить. А ты наглая стала, еще смеешь что-то вякать». А я, глупая, верю, что не может человек ТАК ненавидеть родного ребенка… Пытаюсь верить, что вот-вот она осознает, ЧТО наделала.